[я и мой брат идиот]

О'Брайен был сам себе система и сам в ней глава. О'Брайен точно знал, что он творит и как ему выжить, никто его никогда не смог бы сместить, распылить, убрать. Он был настолько плотно в этой системе, что выйти из нее мог только по причине естественной смерти. А ничего другого он и не желал. Скольких он распылил, скольких подвел к казни. Смит и Джулия – жалкие пылинки во всем этом списке, и что самое страшное, наверное, было в том, что ему это нравилось. Ему нравилось выявлять изъяны у неустойчивых представителей общества, подводить их к черте и перевоспитывать. Именно перевоспитывать, потому что выражение «ломать» О'Брайен не любил. Перевоспитать, вернуть к истине, разобраться в проблеме – именно такие выражения он использовал в своих методиках.
О'Брайен действительно не нуждался ни в чем и ни в ком, кроме себя самого. Он имел все, а если у него чего-то не было, то он мог это с легкостью заполучить. Первая проблема появилась тогда, когда он встретил Ее. Невысокая девушка, с тонкой талией, немного угловатыми бедрами и худыми лодыжками, с маленькой аккуратной грудью и ровно, словно под линейку, подстриженными черными волосами, которые в свете редкого Лондонского солнца отблескивали золотом. У нее был аккуратный нос, немного вытянут, но лица не портил, а наоборот гармонировал с острым подбородком и тонкими губами. Синие глаза смотрели пронзительно, в упор на него, она не прятала своего прямого взгляда, да и в нем не читалось ничего постыдного. Никакого инакомыслия.
Она была предательски хороша. До такой степени, что у О'Брайена при первой встрече легко задрожали пальцы. Он захотел ее. Захотел обладать ею, обнимать и прижимать к себе ночами, впиваться в выступающие ключицы зубами, а после целовать шею и грудь, и тонкие пальцы. В первую, да и все последующие встречи, он начинал ощущать всю тяжесть собственного тела. Он понимал, какой хрупкой на его фоне кажется эта девчонка. И он понимал, что она недоступна для него. Не от того, что она была кем-то из высшего класса. Скорее наоборот. Она была простым партийным работником, самого низшего звена. Но не существует никакой другой любви, кроме любви к Большому Брату.
В течении месяца он узнал о ней все. Кем именно она работает, какой дорогой идет домой. Конечно, он знал ее имя, а еще он знал имена всех людей, с которыми она пересекалась или общалась, всю ее семью. Даже имел несколько записей с телекрана из ее комнаты в квартире. Он не мог перестать думать о ней, а перед глазами, постоянно было ее лицо, застывшее в неясном напряжении, но с таким правильным взглядом. Он мечтал. Да, О'Брайен мечтал о том, как у него получится ее перевести на высшую должность, немного поднять по карьерной лестнице и потом он сделает ей предложение. А она не сможет ему отказать. Она все же должна стать его и только его, а пока он радовался как ребенок, когда видел на ее поясе красный кушак. И постоянно думал. Думал. Все мысли О'Брайена крутились вокруг этой девчонки. Порой они становились настолько сладострастными, что он выключал телекран в своем кабинете и отпускал эти мысли на самотек. Через два месяца выгнать жар желания из его тела не помогал даже холодный душ. Он хотел ее и больше не мог этого скрывать или удовлетворять себя самостоятельно.
Два месяца размышлений и грез свелись ко второй проблеме.
Не смотря на то, что он следил за ней чуть ли не круглосуточно, он все же сумел упустить тот момент, когда ее схватила полиция мысли.
Он узнал об этом, когда зашел в комнату «101» и увидел ее прикованной к столу. О'Брайен замер, всего на секунду, но замер, его захватили чувства. Нет, он не испугался за нее, его чувства были направлены совсем на другое. Если бы их оставили одних, то на некоторое время, он все же смог заполучить ее. Хоть ненадолго, но он бы владел ею и смог бы добраться до полюбившихся ключиц, облизать пальцы с переломанными ногтями и в крови. Но он бы облизал.
О'Брайен посмотрел на второго допрашивающего, у которого в руках была папка с ее делом, он протянул руку и получил бумаги в свое распоряжение. Он потер рукой свою расширившуюся от годов шею, после вытер потную ладонь о пиджак, совершенно непринужденно. Добродушно улыбнулся ей.
- И так, - еще один взгляд в папку, не смотря на то, что он знал, как ее зовут, он должен был прочитать ее имя. – Лорен.
Было приятно перекатить ее имя по языку, не шепотом, как он делал это в своем кабинете или душе, а в голос, зычно.
- В чем вас обвиняют? Вы в курсе?
- Я не виновата, - на выдохе, совсем тихо и хрипло выдала девушка, поднимая свои большие синие глаза на О'Брайена. Она не умоляла, не просила, ничего не ждала. Она смотрела на него все так же твердо и уверенно, как на плакаты с Большим Братом, как на экран с фильмом во время двухминутки ненависти. Она не предавала систему, ни в каком виде.
- Я верю вам, Лорен, но видите ли, ваш младший брат утверждает, что вы были замечены в мыслепреступлении против Партии.
- Я ни в чем не виновата, - все так же сухо выдавила Лорен, теперь он понял, что она смотрела сквозь него, куда-то в одну точку. То как широко были распахнуты ее глаза, она боялась, что ей сделают больно настолько, что она признается – это было правдой. Она признается во всем. Но, он мог ей помочь, избежать этого, если сможет намекнуть, что для этого только стоит сдать младшего брата и ее отпустят. Он отпустит.
- Это следует доказать, вы же прекрасно понимаете. Давайте я задам вам простейший вопрос, Лорен, - он опять мягко улыбнулся девушке и сел напротив нее, с тяжело скрываемым удовольствием рассматривая тело, что проглядывалось под разорванной на груди рубашкой, выступающие скулы и спутанные волосы – даже в таком состоянии она привлекала его. – Вы любите Большого Брата?
Она промолчала, просто посмотрев на него. Глаза Лорен, казалось, говорили, что она все знает о нем и о его желаниях, о том, что он за ней следил и в каком виде представлял у себя дома. Она все это знала. И молчала. О'Брайен легко кивнул, второй допрашивающий перевел ручку в положение второго режима и опустил рычаг. Как ни странно, она не кричала, хотя тело дугой изогнулось над доской, к которой было пристегнуто. О'Брайен достал портсигар и выхватил из него сигарету, закурив, после приподнял руку и второй сотрудник вывел ручку в исходное положение. Лорен коснулась спиной столешницы, она тяжело дышала. Капли пота и синие вены выступили на ее висках. Черные, некогда идеально ровные локоны были хаотично разбросаны в стороны и скрывали часть лица девушки. И пока она приходит в себя, О'Брайен начал говорить. Стандартные вещи. О партии, о любви к Большому Брату, о единомыслии, том что плохо и что хорошо, о том, что не надо терпеть, что надо во всем признаться и достаточно дать прямой ответ, не вилять и не молчать. Он хочет всего один ответ. Одно слово.
- Лорен, вы любите Большого Брата? – он говорил с легким нажимом, особенно подчеркивая слово «брат», он почти открыто сказал ей, что сделать. Выдал инструкцию. – Лорен?
Рука О'Брайена легла на рычаг, он смотрел ей в глаза. От того, что теперь она лежала, ей в лицо бил яркий свет, заставляющий щуриться, но она не закрывала глаза и не прятала взгляд. Он читал понимание. Она знала, что надо сделать. Просто открыть рот и сказать «да», а потом все рассказать про ее младшего брата. Ее нижняя челюсть начала мелко трястись, а тонкие черные брови сдвинулись к переносице. Губы, кривились, она боролась с желанием жить и еще с чем-то. О'Брайену вдруг захотелось крикнуть – «ну, же!», нажать на нее, сдавить с силой щеки, ударить пару раз головой о столешницу и буквально выцедить из нее это, так нужное ему, «да».
Но вместо этого он увидел, как желваки вздулись на лице девушки, как побелели потрескавшиеся тонкие губы, в которые он так мечтал впиться поцелуем. Она знала, что от нее хотят услышать. И предпочитала молчать.
Лорен действительно предала Большого Брата и Партию. Она продолжала любить свою семью и даже своего младшего брата, а не систему. Но не существует никакой другой любви, кроме любви к Большому Брату.
- Лорен? – последняя попытка со стороны О'Брайена. – Вы любите Большого Брата?
Губы скривились в отвращении и прежде, чем она ответила, он опустил рычаг. В этот раз стены оглушил звонкий женский крик. Тем временем О'Брайен развернулся и направился к выходу.
- На сегодня все.

«На сегодня все» - отличный эпилог жизни О'Брайена.
Первым хорошим делом, которое он сделал для человечества, стало то, что он передал в камеру Лорен лезвие, которым она без сожаления воспользовалась и вскрыла себе сонную артерию.
Странное дело. Он пытался убедить ее в любви к Большому Брату, к Партии, в том, что семья ничего не стоит. Но сам желал только ее. Партия стала ему не нужна. Большой Брат испарился с горизонта. Быть истинным предателем очень тяжело.
Потому вторым хорошим делом, которое он сделал для человечества, стало отключение телекрана в собственном кабинете и повешение.
В этот раз действительно все.

@темы: писанина, блъ, джк

Comments

[here you are]

и на старуху бывает проруха, нашлось и на о'брайана что-то сильнее ББ. хотелось бы этого побольше, больше его сумасхождения и стойкости лорен. конец ровно такой как надо, да. буду ч компа - как обычно, жди подборки цитат из наиболее полюбившегося)) в целом - очень атмосферно получилось, молоток

[ПаКо]

Ааааа, надо не забыть прочитать как время будет

[я и мой брат идиот]

(С)аша, спасибо, с удовольствием дождусь цитат)
ПаКо, буду ждать реакшн)

[я и мой брат идиот]

ну и?
где цитаты? где реакция?

[ПаКо]

я и мой брат идиот, со своей сессией забыл про все на свете.
Прочитал, очень понравилось. Неожиданно читать именно о О'Брайне с такой стороны, но, как и в "1984", все выдержано в подобной, угнетающей атмосфере. Хорошо получилось.

[я и мой брат идиот]

ПаКо, спасибо. Писал в подарок. Сначала хотел просто в ключе антиутопии, а потом почему-то переклинило на О'Брайена, я рад, что вышло передать хоть чуточку того же, что вложил Оруэлл в свое произведение)

[here you are]

я пришла
О'Брайен был сам себе система и сам в
ней глава.
"я сам себе и небо и луна"
Ему нравилось выявлять
изъяны у неустойчивых
представителей общества, подводить
их к черте и перевоспитывать.
вот именно что перевоспитывать. это его мировоззрение, очень точно отображает.
по таким мирам зачастую сложно писать, потому что приходится вживаться в мировоззрение, отличное от нашего
да и в
нем не читалось ничего постыдного.
Никакого инакомыслия.
вот он, кошмар и ужас. ты можешь придраться, но не к чему
Она была предательски хороша.
очень верное слово, предательски
Он мечтал
чистосердечное признание, да.
Два месяца размышлений и грез
свелись ко второй проблеме.
так начинается ад
Но, он мог ей
помочь, избежать этого, если сможет
намекнуть, что для этого только стоит
сдать младшего брата
ужасная, все же, система
он почти открыто сказал ей, что
сделать. Выдал инструкцию.
и сам тот еще мыслейпреступник
Быть истинным предателем
очень тяжело.
она была предательски хороша, да-да
Потому вторым хорошим делом,
которое он сделал для человечества,
люблю я смещения понятия "хорошо"

[я и мой брат идиот]

(С)аша, ого. Спасибо, в цитатах вся мысль, что я хотел донести)