Улыбка у Джека была как у избитого ребенка, и что-то в этой улыбке вместе с волной сдержанной боли дало девушке вполне теперь логическое обоснование того, что начальство не зря проявило обеспокоенность его состоянием. Правда, доклад полковника был достаточно сухой, чтобы выделить главное намерение похода к психотерапевту, но недостаточный для того, чтобы сделать какие-либо выводы. Обычно воспоминания майора Мао касательно законченных заданий или командировок были ровными и четкими, а на этот раз они носили неровный характер.
- Режьте, док.
пусть. Пусть это прочитают только те, кому интересно. Но сохранить хочу, чтобы всегда был доступ.Хотелось усмехнуться и возразить - резать-то приходилось одного человека в ее жизни, и это было почти приятно.
- Мне бы не хотелось этого делать, - Браун качнула головой, но взгляд не отвела - в принципе важно сейчас считывать чужие эмоции и ловить каждое изменение в лице Мао. - Но вы сильный человек. Я не могу знать все то, что случилось - не из отчета же мне узнавать. - Девушка слегка нахмурилась, замечая изменение исходящего от Мао настроения. - Ваше начальство может быть озабочено вашим состоянием в той мере, в которой вы будете функционировать. Для людей выше имеет значение только стабильность ваших мыслей. Но будем честны: от того, что оно хочет, никому легче не будет - ни мне, ни вам. - За все время разговора Джи ни разу не обратилась к Мао по званию - потому что сейчас он был просто человеком. - Надо иногда высказать, чтобы пережить и оставить позади, - девушка передернула плечами. Заставлять Мао не было смысла - это могло бы повлечь только большее наприятие.
Джиневра говорила немного натянуто, мог бы описать ее стиль общения азиат. Она пыталась обойти все подводные камни, что скрывал за своим спокойствием он. И Джека это веселило, он улыбнулся немного шире, когда зашел разговор о стабильности мыслей и волнении на этот счет со стороны начальства. Ну, да, конечно, именно это их волнует. Хотя скорее то, чтобы он никого ненароком не грохнул. Даже не так: чтобы внезапно не вымер какой-то квартал в гетто. Именно таким он был в глазах полковника, неуправляемым танком, который способен сорвать собственную злость на кому угодно.
Он легко нахмурился, почти незаметно, тут же пряча собственную злость, прикрывая лицо ладонью, чтобы потереть лоб. Было сложно бороться с тем, что его беспокоило. И вовсе не потому, что Мао боялся признать, что он был просто уничтожен тем, что ему довелось пережить. Нет, он видел и не такое, да он и сам вершил похуже. Просто его всегда бесило то, как на него смотрели после всех этих событий. Вот и в этот раз.
Сначала Айша, со своей мнимой заботой, все эти показательные выступления на счет его нервности и то, что ей есть дело до его внутренних переживаний. Теперь Джиневра, которая смотрела на него как на малого ребенка, который первый раз в жизни попал в переплет и теперь ему нужна помощь мамочки, чтобы успокоить его. Все эти слова. Выговориться.
Мао молчал, не потому, что не мог говорить или не хотел. Он подбирал более подходящие и уравновешенные слова, которыми сможет описать все, что пережил. Чтобы не сорваться и не послать всех к чертям, чтобы не хотелось вновь напиться для забытья вечером. Он ненавидел, когда ворошили его память. Хуже всего поднимать воспоминания у того, у кого и так все записывается как на вечную кинопленку. Им ничего, послушали и забыли, а ему потом это во снах видеть. Майор поджал губы, уже не скрывая хмурости на лице, после устроился удобней, закидывая ногу на ногу и подпирая голову рукой, что упиралась о подлокотник.
- Хорошо, - четко произнес он, поднимая глаза и смотря в упор на женщину. - Высказаться, так высказаться. Ничего сложного, док.
Он вновь замолчал, в легкой степени опровергая собственные слова, а может просто дожидаясь полного внимания к собственной персоне.
- Это была обычная командировка, как вы могли прочитать по докладу. Работу свою я всегда выполняю четко, без отклонений. Но в этот раз отклонения нашли меня сами, в виде ребенка. Не помочь ему я не мог, убивать тоже не видел смысла, потому и оставил рядом с собой. Пацан был всюду со мной, лучше так, чем я буду подозревать, что он следит и доносит информацию на меня кому-то. В последний день я нашел то, за чем меня посылали на место бывшего гетто, которое к слову было раскуроченно въебеня водородной боеголовкой. Все еще используемое оружие, более доступное, чем те же плазменные заряды. Так вот. Когда я выбрался из заваленного здания, в котором достал не могу сообщить что, в виду секретности задания. На нас напали. Они были рожденными, да и не мог я особо сопротивляться, пацан был на мушке. После того, как меня методично избили мордой о землю и всадили пару раз нож под ребра, пацану, просто потому что он был со мной, размазали мозги по земле. Док, вы знаете как это: мозги по земле? Видели в живую? Слышали, как оно чавкает под ногами или когда вытекает из разорванного черепа? А как смердят паленые мозги? Я уверен, что вы не знакомы с этим с подобной стороны. Наши ребята подоспели через минуту после смерти пацана. Да, они всех замочили, мне прострелили ногу. Было больно. Вот и все.
Джек сорвался, под конец он говорил не спокойным голосом, каким начинал, а более оживленным. Особенно когда начал описывать моменты со встречи с противником. Зубы скрипели от той силы, с какой он сжимал их, а свободная рука была сжата в кулак, до хруста в костях. Говорить было сложнее, главное не упоминать других деталей. Он быстро прикрыл глаза рукой, чтобы спрятать взгляд. Хотелось кого-то грохнуть, прямо сейчас, желательно кого-то из тех, кто был там, и не важно, что они все мертвы. Он готов заплатить, чтобы их оживили или клонировали, но чтобы позволили убить лично.
От Джека исходила такая рваная красная волна жара, что она невольно задевает Джи, которая внезапно отшатывается. Количество эмоций, которое она сейчас воспринимает, разделить на несколько отдельных чувств сложно - намешано так много, что впору запутаться. Но Браун сейчас не вникает во все эмоции отдельно - она поглощена ими так, потому что осознает их ценность. Вопреки всеобщему мнению, человеческие эмоции не такие уж и сложные, чтобы их читать - а когда человек считает, что никто за ним не наблюдает, перестает сдерживаться, обладай он определенными способностями или нет. С Мао было иначе - редко удавалось уловить большую гамму сильных эмоций, как сейчас, да и то мимолетно, поэтому она невольно почувствовала того сильнее, чем следовало. Слова Мао не задели ее так сильно, как следовало, потому что если тот и хотел ее оскорбить, то был не совсем прав - в конкретно этот момент часть ощущений Джека передалась ей особенно сильно.
- Нет, не видела, - честно отвечает она, слегка сжимая губы, - и никогда не хотела бы видеть, раз мы говорим на прямоту.
Теперь уже становится понятно, что виной всему именно случай с парнем, и теперь можно бы продвигаться дальше.
- Вы недоговариваете, - женщина поднимает глаза слегка поверх плеча Мао, а потом переводит взгляд опять на него, миг ничего не говорит, а потом произносит на выдохе, - как его звали? Вы ведь к нему привязались, - Джиневра спокойна и демонстративно непроницательна, - вы бы забрали его с собой, майор? - Джи ясно отдает себе отчет в том, что делает. В том, КАК Джек может на это отреагировать. Но другого способа вывести его на еще большие эмоции просто нет. - Понравилось бы ему то, что вы проигрываете это в голове раз за разом?
Рассел слушал и, в общем-то, быстро пришел к выводу, что лучше бы этого разговора не было. Такое чувствуется с первых брошенных фраз, бросает в напряжение, как заряды тока на фоне капающей воды: с минуты на минуту коротнет.
То, о чем рассказывал Джек, не выдают по чужой просьбе, такое выплескивается наружу само, когда держать в себе уже не находится сил. Через это проходит каждый, кто не успел на раздачу мест на том свете и довольствовался персональным кругом ада на земле, каждый, кто умудрился выжить – и это было Лэйну так знакомо, что оставалось только кивать «да, да, да». Но он не кивал, не вмешивался, снова проникаясь к Джеку уважением: такие беседы не для посторонних ушей, глаз и ментальных локаторов.
Кто придумал эту ересь с эмпатическими отчетами? Допросы подозреваемых – ещё куда ни шло, впрочем, не секрет, что начальство их отдел держит на мушке почище военнопленных.
- Было больно. Вот и все.
И добавить нечего.
- Вы недоговариваете, - не отступалась мисс Браун, впилась в Мао взглядом. Кажется, вместе с просьбой Джека «резать» психотерапевт услышала команду «фас» - ухватилась за нитку и начала стягивать катушку, пока не размотает догола, - как его звали? Вы ведь к нему привязались, вы бы забрали его с собой, майор?
Видимо, все менталисты в чем-то похожи, подумал Рассел, вновь накрывая Джека под защитное поле пассивной телепатии и обрубая контакт с эмпаткой. Ему не было интересно, была ли эта особенность потрошить и бить по больному отпечатком профессии или провокацией на эмоции. А если провокацией – то в каких целях: терапия или сбор компромата. Абсолютно плевать. А вот на Мао – нет.
- Полегче, мисс Браун, - неожиданно подал он голос. - По-моему, всё самое важное уже сказано.
Лэйн поднял тяжелый взгляд и вперился им в глаза Джиневры.
- Знаете, у нас в Техасе поговорка была: иногда загнанную лошадь легче пристрелить. Давайте не будем никого сейчас загонять и уж тем более стрелять, когда всё и без этого отлично.
Джек напрягся, смотря на женщину в упор. Она наверняка читала его эмоции, буквально варилась в них, ведь Мао сейчас их не самым лучшим образом контролировал. Но, она продолжала копать, напоминая какого-то упрямого шахтера, который не смотря на дохлую из-за газа канарейку лезет ниже, чтобы добыть побольше золота. Так и сдохнуть можно.
Злость в азиате нарастала, напоминая усилившийся прибой перед штормом. Чуть больше морщин на лбу, жестче взгляд. Он отвернулся к окну, кривясь и поджимая губы. Был в нем некий стержень, и даже не стальной, а из титанового сплава. Только вот большая часть стойкости этого стержня уходила не на храбрость или уверенность, а на упертость азиата. Он мог признать свои ошибки, куда не шло; физическую боль; неправоту. Но стержень Джека никогда в этой жизни не признает слабости. Он не уступит. Он не скажет, что скучал за вами. Никогда не признает, что привязался или влюбился. Слабость, то, чему он так и не смог научиться у своего учителя и у отца. Признавая свою слабость, можно понять, как с этим бороться. Джек же просто забивал эти слабости внутрь себя, взвинчивая на самодельную плаху, что основывалась на стержне из титанового сплава самоуверенности и упертости. Он сильнее сжал зубы. Скрывать злость было глупо, и он не любил этого делать. Оказавшийся на пути злости Джека должен знать от чего потерпит неудачу.
Она хочет, чтобы он назвал имя? Больше деталей? Хорошо. Какие проблемы? Он скажет, что его звали Махаммед аль-Касим. Что у Махаммеда были выразительные зеленые глаза и рваная одежда, что ростом он был под метр двадцать, с сальными черными волосами и белозубой улыбкой, на фоне грязного лица. А улыбался Махаммед не на все тридцать два, а только на двадцать четыре зуба, если не меньше, на левом локте у него было родимое пятно и он безумно злился, когда Джек называл его малым, но как он заразительно смеялся. Он помнит каждую деталь в этом ребенке, от начала и до конца. Он не может не помнить. И не пытается забыть.
Почему Джек должен забывать его? Почему не имеет право проматывать в голове смерть ребенка или винить себя за нерешительность в тот момент? Что в этом такого странного, что ему требуется терапия? Он не монстр и не жрет сырое мясо, кровь на завтрак не выпивает. Так почему ему просто нельзя несколько вечеров провести со своим мыслями? Или они считают, что раз он выскажется тут, то потом не будет вспоминать? Выйдет таким одуванчиком из кабинета и все пойдет по маслу? Да у него все и так идет по маслу. Джек передернул плечами. Они не имеют права ворошить его память, а после просить забыть и отпустить. Это абсурд, жестокий и эгоистичный абсурд.
Мао повернулся обратно в сторону Браун, окидывая ее быстрым взглядом. Джек не смотрел на нее зло или агрессивно. Проблема, скорее, была в том, что Джек смотрел на нее холодно, равнодушно. Словно мисс Браун это просто элемент мебели, такой себе декор. Он криво улыбнулся, скрывая отвращение к ситуации в целом, поджал губы, а после отрыл рот, чтобы действительно все высказать. Про Махаммеда, начальство и терапию; про устои общества и устарелые методики лечения, особенно людей с отклонениями с памятью, подобной памяти Джека; про то, как его все это заебало, уже давно, когда ему ворошат воспоминания, когда его фактически допрашивают, как крысу. И не понятно, подопытную или предателя, чувствовал Джек себя в равной мере одинаково. А еще он был готов сообщить, насколько хорошо стреляет в кризисной ситуации и добавить еще несколько красочных воспоминаний. Если поднимать все это дерьмо, так чего уже останавливаться на одном Махаммеде? Подобных ему, которых убивали на глазах Мао были десятки. Как он убивал так же - сотни. Но молчание прервал не голос Джека.
- Полегче, мисс Браун.
Голос друга прозвучал так четко, что азиат даже легко вздрогнул. Вырываясь из собственного кокона желчи, злости и бессилия. Он не обернулся на Лейна, но плечи Джека расправились, когда он почувствовал, что находится под телепатическим щитом напарника. Стало легче дышать или это было самовнушение, а может просто ему требовалось услышать поддержку, что он прав, что его ни за что рвут на части. Мао облегченно улыбнулся. Это было слишком быстро, но он теперь не скрывал своего облегчения. Это было не потому, что ему не пришлось высказывать всего мисс Браун, которая, по сути то, импонировала Джеку. Ему нравилось с ней общаться, как в ее кабинете, так и за его пределами, распивая чашечку кофе. И он бы жалел, что наговорил ей того, что готово было сорваться с языка азиата. Но больше всего сейчас грело совсем другое. Осознание того, что у него действительно есть тот товарищ, которого так не хватало в этом управлении. У Джека были знакомые, с которыми он проводил вечера в покер, ходил по барам, даже выговаривался. Но такие друзья у него были давно. Кажется, еще в треклятых, но таких красивых и теплых Эмиратах. Он улыбнулся чуть шире.
- Его звали Махаммед аль-Касим, мисс Браун. Это имя мне не приносит боли, как и память о нем. Да, я бы забрал его, я же не тварь, чтобы оставлять ребенка там. И я более чем уверен, что он благодарен мне за память. Все хотят, чтобы их помнили, а у него никого в этом мире не осталось, чтобы помнили. Мне не тяжело и не обидно. Это жизнь, док. Просто жизнь, что уж тут поделаешь.
На лице азиата проявилась спокойная улыбка. Не потому, что он был скрыт щитом от эмпатических нитей психотерапевта. Не потому, что он не сорвался. А лишь потому, что в жизни Джека появился тот человек, который будет его помнить. Только это и имело значение сейчас. И более ничего.